Разум и чувство - Страница 54

– Я чувствовала,– добавила она,– что помолвлена с ним столь же нерушимо, как если бы нас связала самая торжественная и наизаконнейшая церемония.

– Этому я легко верю,– ответила Элинор.– Но, к сожалению, он того же не чувствовал.

– Нет, чувствовал, Элинор! Много, много недель чувствовал! Я знаю это. Почему бы он теперь ни переменился – а причиной может быть лишь самая черная клевета, использованная против меня,– но прежде я была ему так дорога, как только могла желать моя душа. Локон, со столь равнодушной готовностью возвращенный мне, он с таким жаром молил подарить ему! Если бы ты могла видеть его взгляд, его лицо в ту минуту и слышать его голос!.. Неужели ты забыла последний наш с ним вечер в Бартоне? И утро нашего расставания? Когда он сказал мне, что, возможно, пройдут месяцы, прежде чем мы вновь увидимся... его отчаяние... Как я могу забыть его отчаяние!

На несколько мгновений голос ее прервался, но, когда пароксизм горя прошел, она добавила уже более твердо:

– Элинор, со мной обошлись безжалостно, но это не Уиллоби.

– Милая Марианна, но кто же, если не он? Кто мог подвигнуть его на подобное?

– Весь свет, но только не его собственное сердце! Я скорее поверю, что все, кто с нами знаком, сговорились погубить меня в его мнении, чем признаю его натуру способной на такую жестокость. Эта особа, о которой он пишет,– кто бы она ни была – и все, да все, кроме тебя, дорогая сестра, мамы и Эдварда, способны были жестоко меня оболгать. Кроме вас троих, есть ли в мире человек, которого я не заподозрю раньше, чем Уиллоби, чье сердце знаю так хорошо?

Элинор не стала спорить и сказала только:

– Но кто бы ни были эти презренные твои враги, не допусти, милая сестра, чтобы они злобно торжествовали победу, но покажи, как уверенность в своей незапятнанности и чистоте намерений твердо поддерживает твой дух! Гордость, противостоящая такой низкой злобе, благородна и похвальна.

– Нет, нет! – вскричала Марианна.– Горе, подобное моему, лишено всякой гордости. Мне все равно, кто будет знать, как я несчастна. И пусть кто хочет торжествует над моим унижением. Элинор, Элинор, те, чьи страдания невелики, могут быть горды и непреклонны сколько им угодно, могут пренебрегать оскорблениями или оплачивать за них презрением, но у меня нет на это сил. Я должна мучиться, я должна лить слезы... и пусть радуются те, кто способен на подобное.

– Но ради мамы и меня...

– Для вас я сделала бы больше, чем для себя. Но казаться веселой, когда я так страдаю… Ах, кто может этого требовать!

Вновь они обе умолкли. Элинор задумчиво прохаживалась от камина к окну, от окна к камину, не замечая ни веющего от огня тепла, ни того, что происходило за стеклами, а Марианна, сидя в ногах кровати, прислонилась головой к столбику, опять взяла письмо Уиллоби, с содроганием перечла каждую его фразу, а затем воскликнула:

– Нет, это слишком! Ах, Уиллоби, Уиллоби, неужели это писал ты! Жестоко... жестоко, и найти этому прощенья невозможно. Да, Элинор, невозможно. Что бы ему про меня ни наговорили, не должен ли он был отсрочить приговор? Не должен ли был сказать мне об этом, дать мне случай очиститься? «Локон, коим вы столь услужливо меня удостоили»,– повторила она слова письма.– Нет, этого извинить нельзя. Уиллоби, где было твое сердце, когда ты писал эти слова? Такая грубая насмешка!.. Элинор, можно ли оправдать его?

– Нет, Марианна, оправданий ему нет.

– И тем не менее эта особа... как знать, на что она способна?.. И сколько времени тому назад все это было задумано и подстроено ею? Кто она такая?.. Кем она может быть?.. Хотя бы раз в наших разговорах он упомянул про какую-нибудь молодую красавицу среди своих знакомых. Ах, ни про одну, никогда! Он говорил со мной только обо мне.

Опять наступило молчание. Марианна приходила во все большее волнение и наконец не смогла его сдержать.

– Элинор, я должна уехать домой. Я должна вернуться и утешить маму. Не можем ли мы отправиться завтра?

– Завтра, Марианна?

– Да. Для чего мне оставаться здесь? Я приехала только ради Уиллоби... А теперь зачем мне быть здесь? Ради кого?

– Завтра уехать мы никак не можем. Мы обязаны миссис Дженнингс не только вежливостью, а ведь даже простая вежливость воспрещает столь спешный отъезд.

– Ну хорошо, тогда послезавтра или еще через день. Но я не могу остаться здесь надолго. Остаться, чтобы терпеть расспросы и намеки всех этих людей? Мидлтоны, Палмеры– как я снесу их жалость? Жалость женщины вроде леди Мидлтон! Ах, что сказал бы на это он!

Элинор посоветовала ей снова прилечь. Она послушалась, но не нашла облегчения. Душевные и телесные страдания не оставляли ее ни на миг, она металась на постели, рыдая все более исступленно, и сестре было все труднее помешать ей встать, так что она уже со страхом подумала, не позвать ли на помощь; однако лавандовые капли, которые она в конце концов уговорила ее выпить, оказали некоторое действие, и до возвращения миссис Дженнингс Марианна лежала на одре своих мук тихо и неподвижно.

Глава 30

Миссис Дженнингс тотчас поднялась к ним, не дожидаясь ответа на свой стук, открыла дверь и вошла с искренней тревогой на лице.

– Как вы себя чувствуете, душенька? – спросила она Марианну с ласковым состраданием, но та молча отвернулась.

– Как она, мисс Дэшвуд? Бедняжка! Выглядит она очень плохо. Да и понятно. Да-да, все верно. У него скоро свадьба, у этого мерзавца. Даже слышать о нем не хочу! Мне миссис Тейлор рассказала про это полчаса тому назад, а ей сообщила близкая подруга самой мисс Грей, иначе я бы ни за что не поверила. А так просто провалиться готова была. Ну, ответила я, могу только сказать, что он обошелся с одной моей знакомой барышней, как самый подлый человек, и от всей души желаю ему, чтобы жена терзала его с утра до ночи. И так я всегда буду говорить, уж положитесь на меня, душенька. Не терплю подобных проказ, и, если где-нибудь его повстречаю, уж я ему такую острастку задам, что он не скоро опомнится. Только, милая моя мисс Марианна, есть одно утешение: кроме него в мире найдется еще много молодых людей куда достойнее, и у вас, с вашим-то хорошеньким личиком, недостатка в обожателях не будет. Ах, бедняжечка! Не стану ее больше беспокоить, потому что ей нужно хорошенько выплакаться, да и дело с концом. К счастью, как вы помните, вечером приедут Перри и Сэндерсоны, это ее развлечет.